За новой жизнью – в Приамурский край

В рядах мужиков пронёсся одобрительный шум, а писарь продолжил:

- А недоимки по казенным сборам, кои имеются, переселенцам прощаются. А окромя тохо, мужчины на три года освобождаются от воинской повинности…

- Эт правильно прописано. Надоть дать людям поприжиться-то на новом месте, – выкрикнул кто-то из мужиков, но его тут же осадили.

- Да цыц, ты, дай дослухать до конца.

- По прибытии каждое хозяйство получит от властей беспроцентную ссуду в размере до 160 рублёв для покупки зерна, кормов и землеобрабатывающих орудий. Из лесов, принадлежащих короне, переселенцы будут обеспечены строительным лесом и топливом.

Но самое главное, шоб получить разрешение на переселение, согласно циркуляра Министерства внутренних дел, надобно написать ходатайство от каждой семьи, с указанием, скоко и каких душ имеется, скоко земли пахотной и на выпасе закреплено за ними.

А когда получите разрешение, надо спослать ходоков, шоб они посмотрели тама земли и получили удостоверения о зачислении земельных участков за ними у тамошних властей.

А уже опосля, на основании этих удостоверений, всем выдворяющимся за пределы Урала надо получить проходные переселенческие свидетельства и удостоверения на проезд по льготному тарифу и проездные ссуды из расчета сто рублей на главу семьи и пятьдесят за каждого ребенка от двенадцати лет.

Затем писарь зачитал совсем уж непонятные для мужиков расценки проездных тарифов по железнодорожным путям.

Когда Федотка закончил читать все циркуляры, указы и правила для переселения, народ еще долго не расходился. Мужики судачили, приводя каждый свой довод – выгодно это или нет, перебираться в неведомые края.

Махорочный дым поднимался над двором Силантия такой, что можно было подумать, не горит ли что-нибудь. Многие просто боялись покидать насиженные места, менять привычный уклад жизни, хоть и несладкой, успокаивая, по большей части, самих себя, приводя пословицу: лучше голубь в руках, чем синица…

Другие, в основном безземельные, наоборот, готовы были хоть сию минуту сорваться с места, загнанные в угол от безысходности и висящих над ними долгов по душевому налогу и других поборов.

Панфил все это слушал и молчал, что было совсем не похоже на него. Уж кто-кто, а Филька всегда мог вставить колкое словечко, а то и в коротушке (так назывались в тех местах частушки) пропесочить, да так, что потом все село могло смеяться неделю. А тут словно в рот воды набрал, ни одного словечка не произнес, ни за – ни против. А когда писарь начал составлять списки для ходатайства перед властями на переселение, одним из первых записался на переезд.

…И записал в тот день писарь волостного старшины Федот в селе Лящевка, что расположена в Великобуромской волости Золотоношского уезда, сорок пять крестьянских семей, изъявивших желание сыскать счастье в новых землях.

- Значит, так, – писклявым голосом заговорил писарь, когда перевелись уже желающие. – Усем, кто записался, еще треба расписать, кудыть вы хоче переезжать. Ежеле в Южно-Уссурийский край, то тому надоть в Одессу и плыть пароходом до Владивостока. А ежели надумаете в Амурский край – тохо по железным путям достявют, куда положено, а уж тама своим ходом, куда начальство земельное сочтет нужным указать двигаться.

Но до тех пор, пока не прибудут ходоки, имущество вам категорически распродавать запрещается. На этот счет имеется строгое распоряжение Министра внутренних дел. А ежели кто самовольно двинется, не дожидаясь разрешения на то, те будут излавливаться и строго наказываться тюрьмою. С этим у них там строго, - закончил на важной ноте Федот.

- Не-е, люди добрые, – запричитал до этого молчавший Филька Крючка. – Вы как хотите, а мы моря энтохо отродясь не бачили, мы, ежели шо, на железяке энтой поидим лучше. Оно усе-таки по землице-то ехати.

- В Амурский край хотим! Слышь, Федот, туды пиши усих! – вновь начали раздаваться голоса мужиков с разных сторон.

- Значит, так. Уси вы высказали желание ехати в Амурский край? Так? – И увидев, как закивали головами мужики, вместо ответа писарь Федот что-то пометил в своих записях, а затем продолжил. – Тады и ходоков туды шлите, землю столбить. С уезду уже отправляли, некоторые даже и повертались и сказывают, шо на дорогу треба, в оба конца и на харчи, рублей двести, не меньше.

- Ну чё, мужики, кохо пошлем разведывать землю? – начал Герасим Калюжный. - Тока смотрите, тута толкового надоть посылать, шоб с головой был.

- Правильно Герасим Иванович гутарит, - подхватил один из мужиков, стоявший где-то позади всех. – А то еще деньги наши общые пропьёт где и воротится ни солоно хлебавши, як писарь бачив.

- Так кахо все-таки выдвинем, а, мужики? Може, Прошку Голованя, у нехо опыт единоличествовать уже имеется, – предложил Герасим.

- Да ну ехо, он для сэбе кусок урвёт, а до нас усих ему и дела не будэ! – выкрикнул Демьян Гарькавенко, тоже все-таки записавшись на переселение. – Давай лучше вона Федора Шарапова сошлем. Он мужик сырьёзный, непьющий, ему можа доверять. К тому ж ему палец в рот не клади, враз руку-то отхватит, шустрый он у нас-то.

- А чё, давай, мужики, Федора зашлем, – Герасим окинул всех взглядом, - я не против, он мужик толковый.

- За Федора! - начали раздаваться со всех сторон голоса мужиков.

На том все и порешили, что лучшего кандидата в ходоки, чем Федора Шарапова, им не найти. И еще решено было сброситься всем по пять с полтиной со двора ему на проезд и содержание в дороге. Когда все вопросы были обговорены, стало уже вечерять. И мужики нехотя стали расходиться по своим хатам.

Часть V

Федор Шарапов вернулся в начале марта следующего года. Страсти к тому времени в селе уже поутихли, и о «рехформе», казалось, все позабыли. Как вдруг, словно гром средь ясного неба, по селу прокатилось:

- Ходок вернулся! Федор воротился!

И все село вновь взбудоражилось, закипели забытые страсти. К Федору во двор и хату набилось полсела. И не только те, кто подавал ходатайство, но и просто любопытные, соседи, родственники. А то как же, человек вернулся с неведомых краев! И всем непременно хотелось самим услышать, так сказать, из первых уст, как там «жизния» у людей, и что он, вообще, представляет собой, этот неведомый Амурский край.

- А ну расступись, дай пройти! – с этими словами на пороге появился Герасим Калюжный и, пройдя к столу, где уже сидели Федор с женой и родственниками, сказал: "Ну, здравствуй, што ли, Федор"! И окинул его строгим, оценивающим взглядом.

- Садитесь за стол, Герасим Иванович, - вставая и уступая ему место, произнесла Пелагея, жена Шарапова. – Просим Вас.

Герасим, садясь за стол, по русскому обычаю покрестился на образа.

- Заждались мы тута тебя, Федор, прям уж не чаяли свидеться. Думали, уж не сгинул ли где в тех краях. А ты, как я побачу, живёхонек, и то ладно, – начал издалека Калюжный.

- Дэк куды я денусь, Герасим Иванович, я же человик большой ответственности пред общэством за порученное дело. Вы уж не взыщите, люди добрые, но послухайте, шо кажу. – И вся хата вмиг затихла, лишь кашель курильщиков, раздававшийся то тут, то там, нарушал эту тишину. А Федор, гордясь вниманием сельчан к своей персоне, продолжил:

- Як выехав я по ранней осени, то по железным путям доихав до Иркутска самаго, а тама озеро, кажу я вам, як море, такое огромное, шо другого берега и не видно. И плавают по тому озеру корабли такие, шо паровозы. Те, которые на Восток едють, прямо в них заежають, вместе с вагонами и людьми. И пароходы те везут их на другой берег, а тама снова на железные путя встают и далее едють – во как!

В Сретенск я добрался, когда уже холода настали. Тама путя железные заканчиваются, и далее треба плыть на барже по реке. А река та быстрая, с крутыми берегами, Шилкою зовется, а далее эта река с другой соединяется, и уже Амуром-батюшкой её местные называют.

Амур тот широкий да глубокий, чё два Днепра нашенских, ежеле вместе враз сложить, и вода в той реке черна, как ночь. И шо интересно-то, один берег - нашенский, а другой - бусурманский. Наш берег казаки охраняют, а на том, сказывают, живут какие-то, прости Господи, – Федор перекрестил уста, – слово какое поганное, «Хуен-хузы», толи «Хуен-шузы» какие, сам черт их не разберет, не́русь, в общем.

И повадились, было, они наших крестьян грабить. Но чичас казаки им спуску не дают, крепко охраняют. А раньше-то да, гутарят, бывало. И еще кажу, пароходы тама огромные, с колесами и трубами, и баржи за собой тянут.

А народу в том Сретенске тьма-тьмища, из всей Расеи-матушки понаихали, кто на лошадях, кто на волах, и усе ждуть, каждый своей очереди, и затем на баржи лезють, со всеми своими пожитками. А некоторые, так сами плоты рубят и на них плывут до города Благовещения. А в том городе вся власть. Тама и говорят, кому куды ехати земли получать.

А нас, ходоков, скажу я вам, собралось человик десять, из разных губерний. Я с имя́ сознакомился еще на поезде, а с кем и на барже. Раздосадовал было, вона скока, думаю, народу-то прет, разобрали усю землю, поди, а теперя сошлют, думаю, куды подальше, где и земли-то нема, а то еще и назад воротют.

А як пришли мы до чиновника, шо земли распределяе, я те бумаги и показав, чё меня в ходоки выбрали, и скоко семей за мною стоят. Он обрадовался и говорит мне, значит: «Ну, ты молодец, Федор Тимофеевич, шо стока семей за тобой». Мы, гутарит, тебе самые лучшие земли оставили. Ну, то да сё, рассказали мне, как до тих земель добраться.

(Из повести «Надел». Продолжение следует)